...в этих дебатах (о подходе к вопросу геноцида армян) значение придается не вопросам почитания памяти. Не вопросу о том, какая ответственность должна быть извлечена из прошедшей истории. Не тому, как вернуть историю армян, вписать ее обратно в историю региона, откуда она была насильственно полностью вычеркнута. Напротив, сегодня главное значение придается формам восстановления отношений. Как объяснил президент Армении Серж Саргсян в начале апреля в интервью журналу Der Spiegel, «нет альтернативы сотрудничеству между турками и армянами». Важна необходимость прорыва через «столетия враждебности». Важен вопрос о том, не рассердят ли Турцию на уровне международных отношений США или Швеция, объявив о признании геноцида.
Говоря кратко, во главу угла ставятся формы политического урегулирования, формы контактов на уровне международной политики. Значение имеет по возможности максимально гладкая интеграция Турции в международные планы обеспечения безопасности и сотрудничества в XXI веке. Прошлому и будущему западноармянской диаспоры не придают значения в рамках этих дебатов.
Как и памяти детей и внуков тех, кто выжил. Как и трехтысячелетней истории Армении.
Дамы и господа! От имени армянской общины Берлина я рад приветствовать вас здесь сегодня, когда мы отдаем дань памяти жертвам геноцида 1915-1916 годов. Дебаты о подходе к вопросу геноцида армян привлекли к себе большое внимание, особенно с начала этого года.
Однако в этих дебатах (о подходе к вопросу геноцида армян) значение придается не вопросам почитания памяти. Не вопросу о том, какая ответственность должна быть извлечена из прошедшей истории. Не тому, как вернуть историю армян, вписать ее обратно в историю региона, откуда она была насильственно полностью вычеркнута. Напротив, сегодня главное значение придается формам восстановления отношений. Как объяснил президент Армении Серж Саргсян в начале апреля в интервью журналу Der Spiegel, «нет альтернативы сотрудничеству между турками и армянами». Важна необходимость прорыва через «столетия враждебности». Важен вопрос о том, не рассердят ли Турцию на уровне международных отношений США или Швеция, объявив о признании геноцида.
Говоря кратко, во главу угла ставятся формы политического урегулирования, формы контактов на уровне международной политики. Значение имеет по возможности максимально гладкая интеграция Турции в международные планы обеспечения безопасности и сотрудничества в XXI веке. Прошлому и будущему западноармянской диаспоры не придают значения в рамках этих дебатов.
Как и памяти детей и внуков тех, кто выжил. Как и трехтысячелетней истории Армении, которая в 1915 году была вычеркнута из учебников истории. Как и открытию заново насильственно разрушенной армянской культуры нового времени. Как и родной земле армян, которая с XIX века в ходе роста турецкого национализма была объявлена собственностью турецкого народа. Как и рассказам выживших о неделях депортации, страданиях на пути от голода и насилия, об убийствах, которым они были свидетелями, о смертях их родителей и детей, которые им пришлось видеть своими глазами. Меня глубоко задели отказы, иногда в резкой форме, которые мы получили в этом году во время подготовки к памятным мероприятиям, пытаясь пригласить политиков федерального и регионального уровня на сегодняшнее событие. Позвольте мне сформулировать свои личные ощущения.
За последние несколько лет я редко чувствовал себя настолько беспомощным, как сегодня, когда человеку навязывают роль лоббиста, когда он уже больше не член диаспоры с многовековой историей, но прежде всего член «ermeni lobbisinin», когда того, кто не готов прощать, приравнивают к националисту.
Конечно, будучи армянином, человек, в известном смысле, должен постоянно объясняться перед другими. Он привык объснять, что история Западной Армении тысячелетиями совершенно отличалась от истории Восточной Армении. Он должен объяснять, что мы, западные армяне, не являемся зарубежными армянами. В особенности он должен постоянно растолковывать, что в Османской империи армяне не были меньшинством. Более того, сегодня он должен аргументировать, почему не хочет «примирения».
Как мы можем примириться? «Примирение» вносит свой вклад на уровне политики. Через политические формы примирения две стороны призывают сесть за стол переговоров, вырабатываются программы экономического и культурного сотрудничества. «Политика примирения» укрепляет солидарность государств в рамках международного сообщества, поскольку она позволяет смягчить потенциальные конфликты. «Политика примирения» позволяет преступным государствам входить в международную политику в качестве партнеров, а не преступников.
Те, кто сегодня призывает западных армян примириться с турками, требуют от них не только прощения, но и согласия на версию истории, которая претерпела стратегически важные изменения. Сразу после Первой мировой войны молодая Республика Турция начала оспаривать число жертви объяснять депортации военной необходимостью. Поколение за поколением эти аргументы продолжали использовать и наращивать. Сформировалась целая сеть антиистории, и она продолжает существовать и поныне. Примечательно, что в этот антинарратив постоянно интегрируются новые аргументы. Например, сегодня оспаривается систематический характер депортаций и убийств, предпочитают использовать такой термин, как «резня», формируется ложная картина, будто бы история армян и турок была историей вражды соседних народов.
Позвольте мне дать слово слабости, противостоящей политическим стратегиям, которые с каждым новым десятилетием тем или иным образом перекладывают часть вины на армян, чтобы уменьшить преступление Турции. В европейской общественной жизни, особенно в немецкой, человек чувствует себя беспомощным. Если кто-то хочет поднять здесь «вопрос геноцида», начинают настаивать на дискуссиях в рамках «круглого стола», где на «сбалансированной» основе должны быть представлены в равных пропорциях турецкие, армянские и немецкие эксперты. Если консультируются с экспертами по истории Армении, в некоторых случаях обращаются к ученым и другим представителям Республики Армения, но не к людям, которые несут в себе наследие геноцида, не к потомкам выживших, поскольку литературные и научные публикации представителей Диаспоры рассматриваются как тенденциозные и субъективные. Нам остается немногим более этого дня памяти 24-го апреля, который предоставляет нам защищенное пространство, где можно назвать преступников, где позволено назвать жертв. Этот день важен в качестве защищенного пространства, поскольку он позволяет нам указать, что граница между преступниками и жертвами не может быть размыта, разница между преступниками и жертвами не может быть смягчена и будет применима всегда. Если кто-то желает говорить о прощении, или примирении, или, как Республика Армения, о сотрудничестве, эта непроницаемая граница все таки должна признаваться. С течением времени мы должны заново спрашивать самих себя: где может удержаться поминовение армян? Где оно может иметь свое место? Где у него есть будущее? В этом отношении сегодня армянское поминовение находится в том месте, которому реально не принадлежит, – в пространстве постоянного самооправдания, самозащиты, необходимости объяснять, почему чтится память о прошлом. Дело в том, что армянское почитание памяти сопровождается политическими и общественными дискуссиями, в рамках которых оно видится не разновидностью поминовения, но критикуется как проявление враждебности по отношению к историческому противнику.
Ввиду такой интерпретации мы рискуем настолько увязнуть в объяснениях и декларациях, что совершенно упустим из виду то, по поводу чего мы должны скорбеть. А именно – сегодня мы, западные армяне, не имеем мест поминовения. Должны ли мы воздвигнуть памятник? Это смехотворно. Можно воздвигнуть памятники по всему миру, но если нет памятников на местах совершения преступления, такие инициативы останутся пустыми жестами. Я бы хотел иметь возможность отправиться туда, где некогда жила моя семья, увидеть улицу, на которой стояли наши дома. Увидеть колодцы, куда сбрасывали детей, и церковь, где сожгли женщин. Увидеть школы, которые некогда были там, увидеть мастерские армян. Я бы хотел, чтобы армянские ковры, которые после геноцида были свалены в кучи метровой высоты и позднее оказались в домах и музеях Европы, снова именовались армянскими. Я бы хотел, чтобы музейная керамика снова считалась армянской керамикой, чтобы земли, окружающие Арарат, снова рассматривались в учебниках как историческая Армения.
Следует ли видеть в этом национализм Диаспоры? В этом желании, чтобы нам позволили снова назвать свою историю своей?
Тот, кто сегодня говорит об урегулировании и примирении, тем самым привлекает внимание к политической целесообразности в отношениях между Республикой Армения и Турцией, к некоторым новым, либеральным, голосам в турецкой исторической науке и общественной сфере или же обращается к инструментализированной позиции Гранта Динка. Всякий такой человек забывает об армянской Диаспоре. Он продвигает гибельную политику отрицания наряду с политикой остракизма и дискриминации, которую можно в конечном счете обнаружить в логике самого геноцида.
Поэтому мы сегодня должны сказать «нет» идее примирения, не потому что ожидаем признания вины. Мы говорим «нет», потому что вследствие почти ста лет отрицания история, наша история, украдена у нас. И еще потому, что в текущих дискуссиях не видно готовности признать нашу историю, сохранить ее – совсем наоборот. Цена политического урегулирования, политического примирения – это предательство истории и сегодняшнего дня лишенной родного дома западноармянской Диаспоры. Если мы спросим сегодня о месте армянского поминовения, мы увидим, что западные армяне вытолкнуты в изоляцию.
В Германии, так же как и во Франции, Швейцарии или Австрии, в Нидерландах или Швеции, в США, Канаде или Австралии, западные армяне – это глубоко интегрированные граждане. Но в общественной сфере, академических исследованиях и политике нас видят в качестве стороны, которая ощущает себя лично потерпевшей. Каждое слово подвергается сомнению. Всякая самоидентификация критикуется как политическое утверждение, поскольку она противоречит концепции турецкой истории.
Место поминовения армян? Его находят в такие часы, как сегодня. В этих попытках найти защищенное пространство, чтобы иметь возможность подробно рассказать о мужчинах, женщинах и детях, ставших жертвами политики насилия после прихода к власти младотурок в 1908 году. В этих попытках говорить о судьбе отрицания, на которую оказались обречены потомки выживших. Они и сами всегда останутся выжившими, не только потому, что всякая возможность вспомнить и предостеречь была утрачена, но и потому, что они должны были почувствовать это даже в своей собственной жизни.
Таким образом, в то время как одни сегодня говорят о сотрудничестве, другие – о примирении, третьи – все еще о монументах, западноармянская Диаспора сталкивается с новой изоляцией – изоляцией своего поминовения, своей идентификации, своего сегодняшнего дня.
Поэтому место поминовения геноцида около 1,5 млн. армян и более 100 тыс. арамейцев – это изолированное место молчания. Факт остракизма и изоляции, в которую вытолкнуты западные армяне, не в последнюю очередь имеет своей причиной логику политики в мире, где негосударственные сообщества, в принципе, рассматриваются как акторы, создающие проблемы. Сообщества, основанные на коллективной памяти, считаются проблемными, поскольку воспоминание рассматривается как нечто иррациональное. В конечном итоге воспоминания «проживаются» их носителями, «субъективными» индивидами, которые, согласно оценкам политического риска, с трудом поддаются «объективному» регулированию со стороны тех или иных ведомств.
Однако разрыв солидарности мира в отношении армянских жертв больше всего связан с другим пониманием. В действительности он связан с общей политической перспективой, которая возникла на рубеже XX века: нации должны противостоять не только внешним угрозам, но и так называемым «внутренним врагам». Сегодня это означает, что государствам необходима внутренняя связность (coherence). Если государство использует аргумент о том, что меньшинство, против которого оно применяет насилие, «создавало проблемы», вступает в действие международное согласие о невмешательстве во внутренние дела. Тогда становится возможным маскировать серьезные нарушения прав человека как «этнические конфликты». Такой механизм впервые был введен в международную политику при геноциде армян. Именно эта схема аргументации представляет собой главную причину сегодняшнего разрыва солидарности, т.е. отказа принять поминовение армян. Как геноцид, так и его последующее отрицание невозможны без достижения подобного политического консенсуса. Именно таким образом турецкая политика отрицания смогла воспользоваться паттернами, которые преднамеренно были увязаны со страхами Запада и его стереотипами врага. Политика Турции снова смогла успешно это реализовать, когда идея внутренне связной государственности стала столь важной после 11 сентября 2001 года.
Итак, политический мир обращает внимание на западноармянскую Диаспору и оценивает ее как источник проблем, который создает трудности для политического сотрудничества. Ответ международного политического сообщества заключается не в осмыслении недостаточного места для негосударственных групп в политическом, экономическом и юридическом мире XXI века. Этот ответ заключается в создании такого стола для переговоров о сотрудничестве, за которым Диаспоре не отведено места, где заботятся о будущем, но не о прошлом. Вот что я имею в виду, говоря об изоляции молчания.
Такое обрамление было создано на основе аргументов, оценивающих западных армян как националистическую Диаспору, которая базируется прежде всего на инструментализации своей истории, либо аргументов о том, что из-за вековой вражды в отношении «соседней» Турции западные армяне ставят свою историю поперек пути важных политических переговоров. Нам не оставляют другого выбора, кроме как упорно сохранять свою память. Память, которая не только должна содержать объяснения того, как все на самом деле происходило, чтобы с нами сверялись, воспринимали нас в качестве субъектов истории, чтобы мы имели возможность распространять информацию о себе. Память, которая должна позволять нам проживать нашу собственную историю, идентифицировать себя.
Спустя почти сто лет после радикальной утраты сообщества, культуры, языка и родины мы именно по этой причине должны поддерживать поминовение, которое говорит «нет». Несмотря на то что сегодня знание о событиях 1908-1918 годов не может больше оспариваться – от бойкотов и дискриминационного законодательства до депортаций и лагерей смерти в сирийских пустынях, – мы по-прежнему вынуждены стоять на такой позиции, именно это поражает меня сегодня до глубины души.
