Он вызван войной в Югославии и сделал актуальным византийское наследство
Рустам Рахматуллин
Война на Балканах спровоцировала кризис восточноевропейской идентичности - если Восточную Европу полагать пространством византийского, то есть восточнохристианского, а не советского наследства. Собственно, война и возвратила нас к такому пониманию. Старая метрополия восточноевропейского пространства - православная Греция - в который раз увидела сама и показала всем свою малоуместность в НАТО, обреченность на инакомыслие, а главное - инакочувствие внутри него. А российские войска были встречены в Салониках (в городе покровителя русского воинства святого Дмитрия Солунского) и далее на марше мало сказать дружески. Волнения, последовавшие в Македонии с началом войны, невозможно равнять с пацифистскими акциями на Западе, как невозможно объяснять отвлеченным пацифизмом “сербома-нию” всей православной части Балкан. Прозападные правительства Румынии, Болгарии и Македонии просто повисли в воздухе, оторвавшись от общественного мнения своих стран. К несчастью, в этом положении они способны оставаться долго: держат западные деньги, а другие нет. В ряд с этими правителями поставили себя правители Грузии и Молдавии, по существу, указавшие натовцам цели на будущее на территориях собственных стран: Абхазию и Приднестровье. Напротив, о ядерном щите вспомнила Украина, и даже украинский президент обмолвился о нем. Армения, Белоруссия и сама Югославия подтвердили прежний выбор, который не есть лишь пророссийский, но - восточноевропейский. Кроме того, двадцатипятилетняя годовщина кипрского раздела напомнила, сколь давно тот мировой порядок, который нам преподнесли теперь как новый, репетирует свою несостоятельность: внутри атлантической системы безопасности эта самая безопасность так же не гарантирована, как и снаружи. Через континент пролегла пугающая сторонников евроинтеграции новая - а на самом деле полуторатысячелетняя - разделительная линия. И то обстоятельство, что объективно существующее разделение проявлено, отрадно. Оказалось, что интеграция через потерю идентичности устраивает далеко не всех в восточной половине Европы. Сначала идентичность, интеграция потом. Страны, поступающие наоборот, зарабатывают “греческий” невроз - и раньше всех Россия. В итоге этой идентификации может явиться на новом цивилизационном уровне то объединение стран, лучшее название которому дал, применительно к прошлому Европы, выдающийся современный византинист, русский и английский аристократ сэр Дмитрий Оболенский: Византийское Содружество Наций. Вот современный алфавит возможного Содружества: Армения, Белоруссия, Болгария, Греция, Грузия, Кипр, Македония, Молдавия, Россия, Румыния, Украина, Югославия (Сербия и Черногория). Византинизм сделался актуален как не совпадающий ни с западничеством, ни с евразийством, ни с панславизмом, так как славянство давно и окончательно разделено между двумя Европами. Дмитрий Замятин Восточная Европа - тот регион мира, чьи геокультурные образы - а именно они играют главную роль в его самоидентификации - оказываются под вопросом и тасуются, как карты, бесконечно. Вообще, географическая самоидентификация регионов - это строгая иерархия образов, которые могут меняться, модифицироваться, стираться, однако место на карте сохраняется. Но место Восточной Европы порой видится белым пятном. Почему? Геокультурные образы Восточной Европы словно смещены на периферию европейской образно-географической карты. Восточная Европа сомнительна в том плане, что все образы, какие должны или могут ее представлять, изначально и по преимуществу “варяги”. Восточная Европа как генеральный геокультурный образ - это “объедки с барского стола” Средиземноморья, Скандинавии, Западной Европы, Римской империи, Золотой Орды и Византии. Последнее особенно важно. Проблема византийского наследия существует в той мере, в какой сам геокультурный образ Византии сохраняется в образно-географической структуре Европы. Восточно-средиземноморский по преимуществу, образ Византии движется с юга и как бы “объюжает” Восточную Европу: она становится более южной, более причерноморской и даже более западной (действительно, Восточная ли Европа Заволжье или Башкирия?). Этногреографические образы Восточной Европы одновременно и членят, разрывают ее единое образное поле, и формируют его ткань, его наиболее яркие узоры. Геокультурная история здесь испытывает недостаток связных цепочек, систем, комплексов устоявшихся образов. Эти образы постоянно разрушались - и разрушаются ныне - в результате частых военных, политических или дипломатических вторжений. В этой ситуации образы Причерноморья и Балтики, да еще Карпат являются, пожалуй, самыми совершенными синонимами (если не суррогатами) геокультурных образов Восточной Европы. Память о Византии, актуализированная и, так сказать, географически артикулированная, - это очень органичный инструмент образного “строительства” Восточной Европы. Геополитическая и геокультурная практика Византии была связана с очень тонким структурированием мира, попавшего в сферу ее влияния. В самом деле, относительно небольшая по территории в поздний период своего существования Византия “размазывала” свой образ на большие пространства. Реальная Восточная Европа как бы сжималась до масштабов византийского образно-геокультурного поля. Так, глубоко вторичная идея Третьего Рима, которая муссировалась не только Москвой, но и Прагой, есть не что иное, как явный индикатор образно-географической экспансии Византии. Византия -это Восточная Европа, облеченная в одежды Древнего Рима. Серьезным противовесом этому византийскому полю могли быть лишь более локальные и менее фундированные геокультурные образы - Скандинавии (весьма ярок и локальный геоисторический образ “Скандовизантии” - термин Дмитрия Лихачева) и Средней, или Центральной, Европы. Принятый в современной политической географии термин “Центрально-Восточная Европа” является столь явным и политизированным компромиссом, что вполне четко обнажает зазор, ущелье между этими полями. Итак, образно-географическое моделирование Восточной Европы, коль скоро это может быть важным и даже центральным элементом самоидентификации региона, связано с точным оконтуриванием ее лоля, структурированием этого поля вокруг, очевидно, пока базового образа Византии. А затем - и с активной артикуляцией всего “веера” образов Восточной Европы. Образов, не столько автохтонных или оппонирующих образам Западной Европы, сколько генетически устойчивых в историко-культурном контексте и порождающих все новые производные образно-географический “цепочки”.
Владимир Ешкилев Говорить о Византии приятно. Закрытый от профанов, озолоченный флером исторической избытости объект благодарно податлив для концептуальной игры в материализацию. Неубиваемую силу империй долго ленились откапывать, и мощь сокрытых до поры знаков пробивается на поверхность стихийно. В популярной украинской политической телепередаче “Эпицентр” (национальный канал “1 + 1”) ведущий, беседуя с американским послом, оценил действия российских ВДВ в Приштинском аэропорту как “византийское поведение”. Если вспомнить, что первой в мировой истории крупной десантной операцией считается взятие Крита войсками византийского пол ководца Никифора Фоки в июле 960 года, то выстроенный ассоциативный ряд равно забавен и символичен. Тайное играет с нами в наши игры, утверждал покойный Родольфо Картенат. Постановка в самом конце XX века монополярной геополитической схемы спровоцировала процесс - преимущественно бессознательный - мобилизации всех источников и пластов традиции в тех пассионарных очагах планеты, где провозглашение pax americana вызывает реакцию более воинственную, чем иронический всхлип постмодерниста. В плоскости профани-ческого немедленно воздвиглись театральные тени погибших имперских форм. А между тем в балканской войне 1999 года действительно произошла встреча, которую большинство рефлексирующих (в Сети и вне ее) заметить не пожелало. Впервые новые властители мира столкнулись с живыми знаками византийского пространства вне контекста от-голосочной советской карикатуры. В косовской “игре” образца предпоследней весны второго тысячелетия Память Земли - иррациональная, репрессированная гуманизмом Нового времени - внезапно дала новое качество, оказалась тяжеловесом, спутала карты западных аналитиков, растеклась по умам и обеспечила свое зримое присутствие в европейском метатексте. Я далек от констатации типа: “Призрак бродит по Европе, призрак Византии”. Пафос преждевременен. Однако, учитывая всевозрастающую суверенность и демиургическую силу интеллектуальных практик, следует признать возрождение византийских знаков фактом не менее присутственным, чем цареградский рывок генерала Скобелева в его эпоху. Ситуация неовизантийского творчества на сегодняшний день не вызрела до полноты (пле-ромичности - от греческого “плерома”) признаков и в пределе описывается как ситуация замеченного знакового присутствия. Представляются возможными две схемы ее развертывания: пассивная и активная. Описание первой не представляет сложности. Это терпеливое ожидание “всплытия” в структурах культуры такого вида открытости, которая автоматически переключит на неовизантийскую тематику интеллектуальный сервис сильных мира сего. Исполнение сроков в этой схеме тяготеет к предельно и неопределенности. Вторая схема предполагает “игру на опережение” и, следовательно, общественно бескорыстную инициативу группы интеллектуалов, озабоченных Византией. Горизонт этой заботы видится исключительно как эстетический каприз. В контексте этой второй схемы главным становится вопрос формата творимой Новой Византии. Первый этап проекта представляется как широкая договоренность традиционалистски настроенных мыслителей Причерноморья и Москвы о введении в современный контекст понятий “открытость византийского типа”, “православная плеромическая открытость”... Эти понятийные комплексы, разработка знакового и смыслового наполнения которых требует отдельной статьи, могли бы стать “эмбрионом согласия” для нового по методу традиционализма. Традиционализма, оснащенного понятийной “машиной вживания” в постмодернистскую ткань современного интеллектуального пространства. Знаковой основой договоренности могут стать Православная Литургия и предельно понятые универсалии византийской культуры. Универсалии, органичные всем этносам, субэтносам и даже “этническим химерам” византийско-православной ойкумены. Второй этап постановки Новой Византии может предполагать процесс “набрасывания” мыслительных неовизантийский практик на властные амбиции определенных — приемлемых - политических сил. Тут понятийная и методическая “машина вживания” превращается в геополитический макет “Новой Византии” и доводится до уровня рекламно-политических слоганов. Безусловно, что Тайное, незримо играющее и нами, и нашими “играми на опережение”, усложнит правила и расширит формат византийской Игры. Мой оптимизм относительно возможности неовизантизма основан на особенностях переживаемого нами времени - времени виртуализации бытия, качественного усложнения ситуаций выбора и, соответственно, времени созидания возможных миров на основе сложной коммуникативной договоренности. Развития информационной структуры и дрейф властных практик в сторону интертекстуального виртуала увеличивают наши возможности ежеминутно.
